Наверное, личный миф нужен затем, чтобы дать внутреннюю опору: глубинное ощущение себя позволяет не падать под легкими дуновениями бриза или даже суровыми порывами ветра, не мотаться флюгером на чьей-то крыше.
Все мы пишем и играем сценарии своей жизни. До тех пор, пока мы сами себе режиссеры, наши пьесы, наши личные сказки могут переплетаться и перекликаться с чужими жизнями, пьесами, сказками. Они могут быть красивы или некрасивы, умелы или неумелы, но важно, что они свои. И если критикуют, обернуться, посмотреть внимательно, подумать и, если и правда некрасиво, переделать что-нибудь всегда можно. Но отдавая свой миф в чужие руки, начиная играть в чужой пьесе, получая в ней роль, мы перестаем быть режиссерами. А роль в чужой пьесе мы принимаем потому, что она ну такая красивая, такая вся замечательная! Но мы же не спрашиваем режиссера, какой нам уготован удел? Нет, мы лишь передали ему возможность решать – кто мы и откуда, – за маленькую толику красоты пьесы и его режиссерского таланта. Когда кажется, что своя пьеса некрасива, неталантлива, а чужая красива и талантлива, ну как в ней не сыграть? Да там еще такие костюмы!
Как в фильме «Розенкранц и Гильдестерн мертвы», мы рискуем проснуться посреди чужой пьесы с некоторой памятью о том, что мы должны знать по сценарию, и по ходу пытаясь разобраться, зачем мы здесь и что нас ждет дальше. Пока не раздадутся финальные слова.
Помните сказку про Спящую красавицу? Спряталась добрая фея за занавеской и потому смогла переиграть сказку другой феи, придумать свой финал. Дети часто так играют: «А я тебя на кусочки разрезал!» – «А мои кусочки подползли друг к другу и склеились обратно!» – «А я тебя в морозилку засунул!» – «А я дохнул, и там все растаяло, а холодильник развалился!»
Своей сказкой, если она не встроена полностью в чью-то, всегда можно переиграть придуманный другим человеком финал, из заколдованной птицы принять свой прежний облик, просто вспомнив себя и дописав свой конец. Личный миф – он как настоящее имя, не передают его в другие руки. Всегда должно быть что-то, что в твоих и только твоих руках, потому что никого у нас нет ближе, чем мы сами, и потому что самые близкие и любимые не обязаны нести эту ношу: придумывать за нас нашу пьесу. А уж коли выдали им полномочия, да разрешили придумывать – чего ж потом охать-то, что финал не нравится?
Ведь если мы делегируем какую-то часть своих «внутренних» полномочий, мы на самом деле отказываемся от них полностью. Как мы разрешаем одобрению или неодобрению другого человека определять, хороша наша жизнь или нет? Всегда же начинается все с одобрения чужого. И как только приятно стало от чужого одобрения, как только чужое одобрение стало равно нашему «хорошо», мы передали свои полномочия другому человеку. И поначалу все может быть прекрасно, но однажды этот человек, поскольку он, все же, живой, скажет: «Плохо!» – и станет так!
То есть если не хочется, чтобы от чужого «плохо!» все вдруг красилось в жизни в черный цвет, не нужно, чтобы чужое «хорошо» красило твою жизнь в радужные цвета. «Хорошо!» должно быть кнопкой исключительно личного пользования, вроде зубной щетки.
(с) Зау Таргиски